Всадники ночи - Страница 56

Он побрел на улицу, но на крыльце его перехватила Ольга Юрьевна, прижала к себе, поцеловала.

— Заспался ныне, дитятко мое. Устал, видать, на службе государевой. Ты одевайся скорее да к столу ступай. Праздник ведь ныне. Святой Прокопий.

— Да? — удивился Зверев, мучительно вспоминая, чем знаменательна эта дата, потом махнул рукой: — Конечно, матушка. Сейчас выйду.

Он поднялся наверх, накинул поверх рубахи шитую золотом ферязь, остановился у окна. Сверху было видно, куда перекочевали столы: они вытянулись за воротами, вдоль дороги, и уже ломились от многочисленных яств. Парни и девки щеголяли в усадьбе чистыми рубахами, холопы и вовсе вырядились в атлас и шелка.

— Ждем, что ли, кого?

Князь опоясался саблей, вернулся на двор, вышел на улицу.

— Наконец-то, сын, — подозвал его боярин. — Давай усаживайся, квасу себе наливай.

Василий Ярославович сел не во главе стола, где были приготовлены кресло, золотой кубок и золотое с самоцветами блюдо, а сбоку с правой стороны. Андрею указал на место напротив себя. Зверев, заинтригованный всеми этими странностями, налил, как было велено, квас в оловянный кубок, прихлебнул, поставил перед собой.

— Ну что, Андрей? — посмотрел ему в глаза боярин. — В княжестве, небось, твоя Полина точно так же за столом сидит. Одна… А ты к ней не торопишься. Нехорошо.

— Не хочу.

— Грех, Андрюша. Я помню, не по любви вы венчались, не из сердечной привязанности. Ради рода нашего на жертву такую я тебя принудил. Однако же ныне жена она твоя, пред Богом и людьми. Надобно долг свой супружеский исполнять. Помнишь, что Господь нам завещал? Плодитесь и размножайтесь! Как же вы предначертание Божие исполнять будете, коли ты к супружнице ближе трехсот верст не подходишь? Родам Лисьиных и Сакульских ребенок надобен, наследник. Да и нам с матушкой внуков на руки принять ужо хочется.

— Наследник уже был, отец, — сухо ответил Зверев. — Она его убила.

— Ну что ты говоришь! Заспала просто, несчастный случай. Он же даже некрещеным был, Андрей!

— Но это был мой сын, отец.

— У тебя будут другие.

— Но этот не вернется уже никогда!

— Его бессмертная душа…

— Какая душа, отец?! Он же не был крещен, ты знаешь это сам!

Василий Ярославович вздохнул, прихлебнул немного из кубка.

— Я понимаю тебя, Андрей. Мне жаль, очень жаль твоего первенца. Все происходит по воле Господней. Бог дал. Бог взял… Мы не ведаем, ради чего он послал тебе это испытание. Ему виднее. Ты должен пережить это. Жизнь не окончена.

— Для меня? Конечно.

— Ты служивый человек, сын. Ты можешь сложить живот свой уже завтра или через год. Что останется тогда после тебя? Кто продолжит твой род? Кого ты оставишь растить своей жене, кто станет напоминать о тебе нам с матерью, кому достанутся твои земли? К нам пришло горе, сынок. Но, зачем же делать его еще более страшным? Смирись. Прошлое остается в прошлом, а будущее надлежит творить самим. Пусть оно будет счастливым.

— Я все равно не поеду к ней.

— Поедешь, — покачал головой боярин. — Ты князь, там твой удел, твоя земля, твои люди, твое место. Это твой долг. Ты не можешь поступить иначе.

— Не хочу!

— Мы много чего не хотим, сын. Но все равно делаем. Ибо так устроен мир. Не в наших силах изменить законы, начертанные на его скрижалях. Ты князь. Твое звание обременено княжеским долгом. За свой удел пред Богом и государем отвечаешь только ты.

— Это еще кто? — Андрей заметил, что по дороге к усадьбе приближается шумная процессия из десятка смердов и стольких же баб.

— А-а, — обрадовался Василий Ярославович. — Наконец-то! Вот и он.

Четверо смердов несли на руках пухлый сноп ржи, перетянутый настоящим кожаным ремнем, из-под которой торчала небольшая циновочка, сплетенная опять же из колосьев. Остальные вразнобой пели что-то торжественное вроде «Славься, славься!».

— Пошли, — поднялся боярин, налил до краев золотой кубок, поставил его на поднос и направился навстречу процессии.

Зверев, все еще ничего не понимая, последовал его примеру. В пяти шагах от крестьян Василий Ярославович остановился и низко, в пояс, поклонился, протягивая перед собой поднос:

— Гость в дом, радость в дом! Заходи, Волос Именинович, располагайся широко, усаживайся крепко. Все двери тебе отворим, гость дорогой, во все светелки пустим, все горницы отдадим. Заходи, сделай милость!

— Милостив Волос Именинович, боярин. — Один из мужиков взял кубок и всосал одним залпом. — Зайдет к тебе, за столом посидит, на хоромы поглядит. Угодишь — так и вовсе никуда не сдвинется.

— Заходи, гость дорогой, заходи, — посторонился Василий Ярославович.

Мужики торжественно прошествовали мимо, остановились возле стола и, переместив кресло, низко поклонились:

— Благодарствуем за милость, Волос Именинович. Сделай нам снисхождение, отведай угощение.

«Ну, конечно! — мысленно хлопнул себя по лбу Зверев. — Первый сноп! На Прокопия рожь жать начинают! Праздник урожая».

Василий Ярославович вернулся на скамью, торопливо налил в кубок еще вина. Золотой емкостью тут же завладел второй мужик:

— Хорошо тут Волос Имениновичу от трудов отдыхать. Пожалуй, тут он и задержится.

— Кушай, Волос Именинович, угощайся! — Боярин вывалил на блюдо добрый котел вареной убоины в мучном соусе, вновь наполнил кубок.

— Добрый ты хозяин, Волос Имениновичу нравишься… — Третий мужик прихватил кусок мяса, запил вином.

— А хороши ли домочадцы у тебя, хозяин? — поинтересовался четвертый смерд и в свою очередь ловко «хлопнул» кубок красного заморского вина.